Записки воспитателя детского дома
Семнадцать лет работала Тамара Ильинична воспитателем с детьми-сиротами, с теми, от кого отказались родители. Искала и нашла свою педагогику. Она еще и поэт (и автор нескольких стихотворных сборников) - и стремится увлечь детей поэтическим словом, чтобы с его помощью вытащить их из беды, возвысить их духовный мир. Она и сегодня продолжает вести студию, хотя воспитателем уже не работает. Поэты, пусть и начинающие, должны публиковаться - значит, нужно искать поддержку для издания газеты «Ниоткуда с любовью» (и вышло уже одиннадцать номеров)... Мы публикуем некоторые из заметок, накопившихся у Тамары Ильиничны за годы ее работы.
читать дальшеАнечка
Анечка рифмовать выучилась быстро, а вот с темами - проблема.
Однажды пришла ко мне, когда я была занята со своим классом. Не до стихов - дала ей бумагу, ручку: «Пиши, потом покажешь».
- Скажите, о чем писать?
- Какой у тебя красивый медальончик, красивый - как сердечко?
Анечка открыла медальон, а там крошечные откуда-то вырезанные фотографии: мужчины - с одной стороны, женщины - с другой.
- Кто это, Анечка?
- Мама и папа. Они умерли. Когда мне плохо, я с ними разговариваю.
Я вздохнула:
- Вот и напиши о том, как ты с ними разговариваешь.
И забыла об Анечке - забот в детском доме хватает: уроки проверить, хулиганов утихомирить, на секцию отправить, заплатку поставить - одежда как на огне горит.
Анечка подошла ко мне через час с исчерканным листочком, на другой стороне которого - прошедшая через сердце боль:
Тихо с мамой говорю,
Тихо с папой говорю -
Медальон открыв, смотрю.
Смотрят мамины глаза,
Смотрят папины глаза,
Я могу им все сказать.
А закрою - меркнет свет.
Мамы нет, и папы нет.
Я обняла девочку и не могла сдержать слез.
Серёжа
Ходил на занятия Сережа, мальчик, который никак не мог писать стихи, а очень хотел. Он долго пытался понять, слушал мои объяснения, читал стихи одноклассников, пытался рифмовать, но ничего не получалось. И вот однажды прибежал ко мне с радостным криком с улицы: «Я понял, понял!»
- Что, Сереженька?
- Понял, как стихи писать. Я стоял у костра и придумал стихи:
Я стою у костра,
Грею руки и ноги.
Я похвалила мальчика:
- Здорово! Теперь у тебя всегда будет получаться. И мальчик писал стихи в прозе, за которые я его
хвалила, давала призы, поддерживая его желание научиться писать «как Катя». В девятом классе он влюбился, писал стихи о любви, самые удачные из которых мы напечатали в газете, радуясь вместе с мальчиком. Прошли годы, Сергей стал взрослым, работает сварщиком. Стихов он не пишет. А я до сих пор помню радость девятилетнего мальчика, который вдруг понял, что можно простыми словами выразить свою мысль. И когда у кого-то не получается, я рассказываю о Сереже и читаю: «Я стою у костра, Грею руки и ноги».
Я видела, в каких муках творчества родились эти строки. И я тогда не лукавила, хваля мальчика: что-то в них и вправду есть.
Петька
Когда Петьке было семь лет, пьяная мать зарубила топором бабушку, не отдававшую ей свою пенсию. Топор принес Петька, не зная, зачем он понадобился обезумевшей матери.
Бабушкину пенсию, пятьсот рублей, мать сунула мальчику со словами: «Беги!». Петька побежал в магазин, купил плеер, кассеты. Потом сидел в кафе, слушал музыку, ел мороженое, пил сок… В разгар пира прибежал соседский мальчишка:
- Ты сидишь, а мамку твою менты увозят! Словно очнувшись, Петька со всех ног полетел к
дому. Вот угол улицы, откуда виден двор, а у ограды - милицейская машина, протрезвевшая мать в старенькой кофте и платке.
- Она видела меня, она на меня смотрела. Я струсил, не вышел из-за угла, пока милиция не уехала, - рассказывал он нам, когда через несколько лет мы в группе говорили о семье, о маме.
И вдруг Петька взахлеб зарыдал.
- Что с тобой? - спросила я.
- Я никогда больше не буду ребенком. Когда мама освободится, мне будет двадцать три года, - сквозь слезы говорил тринадцатилетний мальчишка.
На его счету было больше двадцати побегов: не мог он жить в детских домах, потому и бродяжничал. У нас Петька прижился. В нем открылся актерский и поэтический дар.
Женщина с зелеными глазами
Снится мне. И я кричу: «Прости!»
И еще хочу промолвить: «Мама!»,
Но не в силах звук произнести.
Я бегу - она руками машет:
«Погоди, сыночек, не беги».
И скрываясь средь высоких башен,
Издалёка шепчет: «Помоги!».
Стас
Стасик всем рассказывает, как хорошо было дома, где он спал на сеновале, пил парное молоко, ел ягоды и пирожные - сколько хочешь. Он привычно прячет за спину ладони с черными шрамами от ожогов: когда ему было полтора года, пьяная мать бросила его на раскаленную плиту. Врачи выходили Стаса; он перенес несколько пересадок кожи, операцию на лопнувшем глазном яблоке.
Однажды я сказала ему: «Стас, не сочиняй, ты не можешь помнить», - и он вдруг заплакал. Я бросилась утешать его, просить прощения, понимая, что совершила непоправимую ошибку.
Сашка
Однажды девятиклассник Сашка пришел в детский дом пьяным. Он плакал и говорил: «Не могу больше. Она все время на меня смотрит. Телевизор смотрю - а там ее глаза». И рассказал о том, как в семь лет, играя дома с соседской девочкой, достал отцовское ружье, направил в потолок и нажал на спуск, не подозревая, что оно заряжено. Детские руки не удержали ружья. Пуля попала в сердце девочки, которую Сашка, по его словам, очень любил. Ее отец хотел отомстить за дочь, грозился убить Сашку, караулил возле школы, и мальчику приходилось вылезать через окно и идти домой окольным путем.
Позже его определили в детский дом. В семнадцать лет он поехал на похороны своего отца, где был и отец той девочки. Сашка по привычке обходил его стороной. А сосед сам подошел: «Не прячься, чего уж там. Я понимаю, ты ведь не нарочно, ребенком был…»
Молитва
Веду на исповедь девочку, после побега возвращенную в детский дом ценой неимоверных усилий и молитв.
Учитель истории останавливает меня и говорит: «Эту (дальше следует нецензурное слово) на исповедь? Да она завтра опять будет…» И девочка все это слышит. Но мы идем в храм, и девочка плачет на исповеди. Она убежит, и я с трудом приведу ее на экзамены за девятый класс. Потом у нее родится ребенок, с которым она будет ходить ко мне в гости. Она будет пить и торговать известкой на базаре, а потом я вдруг узнаю, что она вышла замуж, ребенок живет с ней. Господь не оставляет сирот, если они хотя бы на мгновение воззвали к Нему.
Нож
Однажды захожу в спальню - сидит на кровати тринадцатилетний мальчик с ножом в руках. Поигрывая ножом, говорит: «А вы у нас работать не будете. От нас все уходят». Не думая, подхожу, берусь руками за лезвие, мгновение смотрим друг другу в глаза, и мальчик отпускает нож. Подхожу к двери и говорю: «Позволь мне самой решать - работать у вас или нет». Выхожу, прикрываю дверь, прислоняюсь к стене и не могу сдержать дрожи. Что делаю? Ведь мог рвануть нож…
Кот Тамары Ильиничны
В те два года я каждый день хотела уйти из детского дома, но когда, казалось, принимала решение, в сознании всплывала вычитанная или услышанная где-то фраза: «Претерпевший до конца спасется». Всего не расскажешь, но однажды наступил перелом - дети стали принимать меня. Однажды иду на работу, мои шестиклассники облепили какого-то кота снегом и льют на него воду.
Я - в панику:
- Что вы делаете? Кот погибнет!
- Мы Карбышева из него делаем, - объясняет мне один из мальчишек. Вспомнили, видно, о том, как погиб в плену русский генерал.
- Не надо Карбышева, - умоляю я. - У меня мыши, мне нужен кот, отдайте его мне.
И мальчишки соглашаются. Приносят кота в спальню. Кот оттаял - и я увидела красивого сиамца. Когда Володя дернул кота за хвост, то Сергей (тот, который мне как-то угрожал ножом) сказал строго: - Не трогай! Это кот Тамары Ильиничны.
Кота действительно пришлось взять. Он долго жил у нас, был бесконечно предан мне. Когда шла на работу или в гости - провожал меня. Ждал под чужой дверью. Выходил и входил в дом через форточку на втором этаже, а если форточка была закрыта, царапался во входную дверь.
«Это я, Оля!»
Однажды перед сном, поправляя подушку на кровати Оли, я увидела несколько фотографий. На одной - женщина с печальным и болезненно-красивым лицом.
- Это моя мама. Она долго болела и умерла, - спокойно пояснила девочка, забирая фотографию. - А это мои сестры: Галя и Люба.
И, не дожидаясь моих вопросов, рассказала, что Галя живет в Топках, Люба в Кемерово, обе замужем, у них свои квартиры. Из рассказа Оли я поняла, что вот уже два года они не ездят к ней и не пишут. Говорила она равнодушно, будто не о себе. Слушая девочку, я перебирала фотографии. Вот двухлетняя Ольга рядом с сестрами. Перевернула снимок - и защемило сердце: на обороте неровным детским почерком было написано: «Это Люба и Галя. А это я, Оля! Это я, Оля! Это я, О!»
До сих пор стоят перед глазами эти строчки.
Марина
Два года назад у Марины умерла мама. Девочка постоянно вспоминает о ней, видит во сне. Как-то подошла ко мне и говорит:
- Тамара Ильинична, мне конверт нужен.
- Зачем?
- Письмо маме написать.
- Мы же понимаем с тобой, Мариночка, что писать нам некуда.
- Напишем на конверте - Пихтач, - отвечает Марина.
Стенка
Игорь убегал из детского дома. Жил с бомжами в недостроенной пятиэтажке недалеко от городского рынка. Однажды мы с детьми были в столовой. Вдруг вбегают мальчишки и наперебой говорят, что Игорь опять ушел с бомжами.
Бежим с мальчишками к недостроенному дому. Поднимаемся по загаженной лестнице на второй этаж и видим, что бомжи куда-то переселились - ни матрасов, ни вещей, только обрывки бумаги и клочки ваты. Слышим голоса наверху, поднимаемся на третий этаж. Там ребята. Пытаюсь разглядеть Игоря. Вижу, что подростки выстроились плотной стеной, и, зажав в руках целлофановые пакеты с желтоватым клеем, идут прямо на нас. А за моей спиной - шестиклассники. Ощутив опасность, пытаюсь пробиться сквозь невменяемость подростков:
- Ребята, миленькие, мальчика здесь не видели? Из детского дома сбежал. Высокий такой, светленький. Боюсь, как бы чего не случилось с ним.
Чувствую, что голос мой дрожит. Темноволосый мальчик - похоже, главный в этой кампании - дернулся всем телом, выругался и резко ответил, что никого не видел.
Стенка распалась. Я быстренько извинилась перед ребятами, и, обернувшись к своим шестиклассникам, указала на лестницу. В одно мгновение мы оказались на улице, где я, наконец, осознала, от какой опасности ушли, избежав конфликта с одурманенными клеем подростками.
А Игорь уехал с бомжами в Белово, откуда я привезла его через два месяца.
Гвоздик
Макс сам написал заявление с просьбой взять его в детский дом.
- А что мать? - говорил он. - Отчим напьется, бьет меня, а она даже не заступается. Мне лет пять было, он напился, меня за воротник на гвоздик повесил. Я вишу, реву. Отчим ушел, а она меня и не сняла - так его боялась.
Прошли годы. Я иногда встречаю Макса в городе. Не все у него гладко в жизни. И кажется, что до сих пор царапает его душу тот давний гвоздик.
Тамара Рубцова
"Семья и школа" №1 2005
Семнадцать лет работала Тамара Ильинична воспитателем с детьми-сиротами, с теми, от кого отказались родители. Искала и нашла свою педагогику. Она еще и поэт (и автор нескольких стихотворных сборников) - и стремится увлечь детей поэтическим словом, чтобы с его помощью вытащить их из беды, возвысить их духовный мир. Она и сегодня продолжает вести студию, хотя воспитателем уже не работает. Поэты, пусть и начинающие, должны публиковаться - значит, нужно искать поддержку для издания газеты «Ниоткуда с любовью» (и вышло уже одиннадцать номеров)... Мы публикуем некоторые из заметок, накопившихся у Тамары Ильиничны за годы ее работы.
читать дальшеАнечка
Анечка рифмовать выучилась быстро, а вот с темами - проблема.
Однажды пришла ко мне, когда я была занята со своим классом. Не до стихов - дала ей бумагу, ручку: «Пиши, потом покажешь».
- Скажите, о чем писать?
- Какой у тебя красивый медальончик, красивый - как сердечко?
Анечка открыла медальон, а там крошечные откуда-то вырезанные фотографии: мужчины - с одной стороны, женщины - с другой.
- Кто это, Анечка?
- Мама и папа. Они умерли. Когда мне плохо, я с ними разговариваю.
Я вздохнула:
- Вот и напиши о том, как ты с ними разговариваешь.
И забыла об Анечке - забот в детском доме хватает: уроки проверить, хулиганов утихомирить, на секцию отправить, заплатку поставить - одежда как на огне горит.
Анечка подошла ко мне через час с исчерканным листочком, на другой стороне которого - прошедшая через сердце боль:
Тихо с мамой говорю,
Тихо с папой говорю -
Медальон открыв, смотрю.
Смотрят мамины глаза,
Смотрят папины глаза,
Я могу им все сказать.
А закрою - меркнет свет.
Мамы нет, и папы нет.
Я обняла девочку и не могла сдержать слез.
Серёжа
Ходил на занятия Сережа, мальчик, который никак не мог писать стихи, а очень хотел. Он долго пытался понять, слушал мои объяснения, читал стихи одноклассников, пытался рифмовать, но ничего не получалось. И вот однажды прибежал ко мне с радостным криком с улицы: «Я понял, понял!»
- Что, Сереженька?
- Понял, как стихи писать. Я стоял у костра и придумал стихи:
Я стою у костра,
Грею руки и ноги.
Я похвалила мальчика:
- Здорово! Теперь у тебя всегда будет получаться. И мальчик писал стихи в прозе, за которые я его
хвалила, давала призы, поддерживая его желание научиться писать «как Катя». В девятом классе он влюбился, писал стихи о любви, самые удачные из которых мы напечатали в газете, радуясь вместе с мальчиком. Прошли годы, Сергей стал взрослым, работает сварщиком. Стихов он не пишет. А я до сих пор помню радость девятилетнего мальчика, который вдруг понял, что можно простыми словами выразить свою мысль. И когда у кого-то не получается, я рассказываю о Сереже и читаю: «Я стою у костра, Грею руки и ноги».
Я видела, в каких муках творчества родились эти строки. И я тогда не лукавила, хваля мальчика: что-то в них и вправду есть.
Петька
Когда Петьке было семь лет, пьяная мать зарубила топором бабушку, не отдававшую ей свою пенсию. Топор принес Петька, не зная, зачем он понадобился обезумевшей матери.
Бабушкину пенсию, пятьсот рублей, мать сунула мальчику со словами: «Беги!». Петька побежал в магазин, купил плеер, кассеты. Потом сидел в кафе, слушал музыку, ел мороженое, пил сок… В разгар пира прибежал соседский мальчишка:
- Ты сидишь, а мамку твою менты увозят! Словно очнувшись, Петька со всех ног полетел к
дому. Вот угол улицы, откуда виден двор, а у ограды - милицейская машина, протрезвевшая мать в старенькой кофте и платке.
- Она видела меня, она на меня смотрела. Я струсил, не вышел из-за угла, пока милиция не уехала, - рассказывал он нам, когда через несколько лет мы в группе говорили о семье, о маме.
И вдруг Петька взахлеб зарыдал.
- Что с тобой? - спросила я.
- Я никогда больше не буду ребенком. Когда мама освободится, мне будет двадцать три года, - сквозь слезы говорил тринадцатилетний мальчишка.
На его счету было больше двадцати побегов: не мог он жить в детских домах, потому и бродяжничал. У нас Петька прижился. В нем открылся актерский и поэтический дар.
Женщина с зелеными глазами
Снится мне. И я кричу: «Прости!»
И еще хочу промолвить: «Мама!»,
Но не в силах звук произнести.
Я бегу - она руками машет:
«Погоди, сыночек, не беги».
И скрываясь средь высоких башен,
Издалёка шепчет: «Помоги!».
Стас
Стасик всем рассказывает, как хорошо было дома, где он спал на сеновале, пил парное молоко, ел ягоды и пирожные - сколько хочешь. Он привычно прячет за спину ладони с черными шрамами от ожогов: когда ему было полтора года, пьяная мать бросила его на раскаленную плиту. Врачи выходили Стаса; он перенес несколько пересадок кожи, операцию на лопнувшем глазном яблоке.
Однажды я сказала ему: «Стас, не сочиняй, ты не можешь помнить», - и он вдруг заплакал. Я бросилась утешать его, просить прощения, понимая, что совершила непоправимую ошибку.
Сашка
Однажды девятиклассник Сашка пришел в детский дом пьяным. Он плакал и говорил: «Не могу больше. Она все время на меня смотрит. Телевизор смотрю - а там ее глаза». И рассказал о том, как в семь лет, играя дома с соседской девочкой, достал отцовское ружье, направил в потолок и нажал на спуск, не подозревая, что оно заряжено. Детские руки не удержали ружья. Пуля попала в сердце девочки, которую Сашка, по его словам, очень любил. Ее отец хотел отомстить за дочь, грозился убить Сашку, караулил возле школы, и мальчику приходилось вылезать через окно и идти домой окольным путем.
Позже его определили в детский дом. В семнадцать лет он поехал на похороны своего отца, где был и отец той девочки. Сашка по привычке обходил его стороной. А сосед сам подошел: «Не прячься, чего уж там. Я понимаю, ты ведь не нарочно, ребенком был…»
Молитва
Веду на исповедь девочку, после побега возвращенную в детский дом ценой неимоверных усилий и молитв.
Учитель истории останавливает меня и говорит: «Эту (дальше следует нецензурное слово) на исповедь? Да она завтра опять будет…» И девочка все это слышит. Но мы идем в храм, и девочка плачет на исповеди. Она убежит, и я с трудом приведу ее на экзамены за девятый класс. Потом у нее родится ребенок, с которым она будет ходить ко мне в гости. Она будет пить и торговать известкой на базаре, а потом я вдруг узнаю, что она вышла замуж, ребенок живет с ней. Господь не оставляет сирот, если они хотя бы на мгновение воззвали к Нему.
Нож
Однажды захожу в спальню - сидит на кровати тринадцатилетний мальчик с ножом в руках. Поигрывая ножом, говорит: «А вы у нас работать не будете. От нас все уходят». Не думая, подхожу, берусь руками за лезвие, мгновение смотрим друг другу в глаза, и мальчик отпускает нож. Подхожу к двери и говорю: «Позволь мне самой решать - работать у вас или нет». Выхожу, прикрываю дверь, прислоняюсь к стене и не могу сдержать дрожи. Что делаю? Ведь мог рвануть нож…
Кот Тамары Ильиничны
В те два года я каждый день хотела уйти из детского дома, но когда, казалось, принимала решение, в сознании всплывала вычитанная или услышанная где-то фраза: «Претерпевший до конца спасется». Всего не расскажешь, но однажды наступил перелом - дети стали принимать меня. Однажды иду на работу, мои шестиклассники облепили какого-то кота снегом и льют на него воду.
Я - в панику:
- Что вы делаете? Кот погибнет!
- Мы Карбышева из него делаем, - объясняет мне один из мальчишек. Вспомнили, видно, о том, как погиб в плену русский генерал.
- Не надо Карбышева, - умоляю я. - У меня мыши, мне нужен кот, отдайте его мне.
И мальчишки соглашаются. Приносят кота в спальню. Кот оттаял - и я увидела красивого сиамца. Когда Володя дернул кота за хвост, то Сергей (тот, который мне как-то угрожал ножом) сказал строго: - Не трогай! Это кот Тамары Ильиничны.
Кота действительно пришлось взять. Он долго жил у нас, был бесконечно предан мне. Когда шла на работу или в гости - провожал меня. Ждал под чужой дверью. Выходил и входил в дом через форточку на втором этаже, а если форточка была закрыта, царапался во входную дверь.
«Это я, Оля!»
Однажды перед сном, поправляя подушку на кровати Оли, я увидела несколько фотографий. На одной - женщина с печальным и болезненно-красивым лицом.
- Это моя мама. Она долго болела и умерла, - спокойно пояснила девочка, забирая фотографию. - А это мои сестры: Галя и Люба.
И, не дожидаясь моих вопросов, рассказала, что Галя живет в Топках, Люба в Кемерово, обе замужем, у них свои квартиры. Из рассказа Оли я поняла, что вот уже два года они не ездят к ней и не пишут. Говорила она равнодушно, будто не о себе. Слушая девочку, я перебирала фотографии. Вот двухлетняя Ольга рядом с сестрами. Перевернула снимок - и защемило сердце: на обороте неровным детским почерком было написано: «Это Люба и Галя. А это я, Оля! Это я, Оля! Это я, О!»
До сих пор стоят перед глазами эти строчки.
Марина
Два года назад у Марины умерла мама. Девочка постоянно вспоминает о ней, видит во сне. Как-то подошла ко мне и говорит:
- Тамара Ильинична, мне конверт нужен.
- Зачем?
- Письмо маме написать.
- Мы же понимаем с тобой, Мариночка, что писать нам некуда.
- Напишем на конверте - Пихтач, - отвечает Марина.
Стенка
Игорь убегал из детского дома. Жил с бомжами в недостроенной пятиэтажке недалеко от городского рынка. Однажды мы с детьми были в столовой. Вдруг вбегают мальчишки и наперебой говорят, что Игорь опять ушел с бомжами.
Бежим с мальчишками к недостроенному дому. Поднимаемся по загаженной лестнице на второй этаж и видим, что бомжи куда-то переселились - ни матрасов, ни вещей, только обрывки бумаги и клочки ваты. Слышим голоса наверху, поднимаемся на третий этаж. Там ребята. Пытаюсь разглядеть Игоря. Вижу, что подростки выстроились плотной стеной, и, зажав в руках целлофановые пакеты с желтоватым клеем, идут прямо на нас. А за моей спиной - шестиклассники. Ощутив опасность, пытаюсь пробиться сквозь невменяемость подростков:
- Ребята, миленькие, мальчика здесь не видели? Из детского дома сбежал. Высокий такой, светленький. Боюсь, как бы чего не случилось с ним.
Чувствую, что голос мой дрожит. Темноволосый мальчик - похоже, главный в этой кампании - дернулся всем телом, выругался и резко ответил, что никого не видел.
Стенка распалась. Я быстренько извинилась перед ребятами, и, обернувшись к своим шестиклассникам, указала на лестницу. В одно мгновение мы оказались на улице, где я, наконец, осознала, от какой опасности ушли, избежав конфликта с одурманенными клеем подростками.
А Игорь уехал с бомжами в Белово, откуда я привезла его через два месяца.
Гвоздик
Макс сам написал заявление с просьбой взять его в детский дом.
- А что мать? - говорил он. - Отчим напьется, бьет меня, а она даже не заступается. Мне лет пять было, он напился, меня за воротник на гвоздик повесил. Я вишу, реву. Отчим ушел, а она меня и не сняла - так его боялась.
Прошли годы. Я иногда встречаю Макса в городе. Не все у него гладко в жизни. И кажется, что до сих пор царапает его душу тот давний гвоздик.
Тамара Рубцова
"Семья и школа" №1 2005
